Французские мотивы и образы в романе Эдуарда Лимонова «История его слуги»

Эдуард Вениаминович Лимонов (Савенко) (1943–2020) – русский писатель, поэт, публицист и политический деятель. С 1974 по 1991 годы жил в эмиграции, в США, во Франции. В начале 1990-х восстановил советское гражданство. Занимался в России активной политической деятельностью. Основал радикальную Национал-большевистскую партию. Был первым редактором знаменитой газеты «Лимонка». Принимал участие в боевых действиях в Югославии – на стороне сербов. В России некоторое время находился в тюремном заключении. Постепенно разочаровался в оппозиции. В 2014 году поддержал присоединение Крыма к России.

Наиболее известные его произведения: «Это я – Эдичка», «История его слуги», «Молодой негодяй», «Дневник неудачника», «У нас была великая эпоха», «Другая Россия», «Русское психо», «Монголия».

Эдуард Лимонов… У большинства только при упоминании этого имени возникает ощущение дискомфорта. Вечный диссидент, непримиримый радикал, эпатажный скандалист, безудержный циник. Таким запечатлен он в сознании законопослушного обывателя. Но это если смотреть поверхностно. А на самом деле все гораздо сложнее. Люди, близко знавшие Эдуарда Вениаминовича, свидетельствуют, что это был человек бесконечно богатой психологической палитры. Утверждают, что он обладал недюжинной эрудицией и тонким эстетическим вкусом, а определяющими чертами его характера были порядочность и скромность. Вот такой намечается пестрый портрет одного из самых примечательных наших современников.

И, конечно, Эдуард Лимонов – самобытный писатель, занимающий прочно свою особую нишу в отечественной словесности. «Автор наглой и прекрасной прозы», по меткому выражению Захара Прилепина. Тот, кто из жизни своей сотворил подлинное произведение-экшн – «не биографию, а Голливуд». Трудно не согласиться с этим, вспомнив основные вехи лимоновской одиссеи: эмиграция, громкие любовные романы, пребывание в «горячих точках», политическая деятельность экстремисткой окраски, тюремное заключение и многое другое.

Только такой человек и мог «смахнуть викторианскую пыль с русской литературы». Конечно, в создании натуралистических образов и использовании нецензурной лексики Лимонов отнюдь не первооткрыватель. Однако именно он привнес в отечественную словесность совершенно новую тональность – «обезоруживающе искреннюю, до истерики и эксгибиционизма». И, наверное, связано это непосредственно с тем, что Эдуард Лимонов – «самый европейский русский писатель».

Особенно уловима в его творчестве французская традиция. Это заметили в разное время такие чуткие ценители литературы, как Юрий Нагибин и Захар Прилепин. И ничего удивительного в том нет. Эдуард Лимонов высоко ценил литературных классиков Франции. Долгое время прожил в этой прекрасной стране. И, в конце концов, настолько проникся умонастроениями Пятой республики, что сам стал героем книги французского автора Эммануэля Каррера.

Заметнее всего французская интонация прослеживается в романе «История его слуги», втором лимоновском произведении, написанном в эмиграции. Первое, культовое – «Это я – Эдичка», как справедливо отмечают многие, так и искрит аллюзиями к истеричным героям Достоевского.

Уже с первых страниц «Истории его слуги» очевидно: это концептуально нерусское произведение. От начала до конца роман буквально пронизывает пафос духовной и телесной раскрепощённости. Именно той, что изначально так свойственна французской культуре. Между тем приемы таких мэтров натурализма и чувственности, как Э. Золя, Г. де Мопассан, для Лимонова старомодны и пресноваты. Он предпочитает радикальную и более раннюю традицию – абсолютную непринужденность Франсуа Рабле. Следуя манере гениального французского безобразника, Эдуард Лимонов в своем романе намеренно называет самые сокровенные, самые телесные предметы и явления своими именами, презрительно избегая стыдливых эвфемизмов. Самое же интересное, что эта продуманная художественная позиция, бесспорно, работает на результат. Нарочитый цинизм сексуальных сцен, обилие ненормативной лексики отнюдь не отталкивают читателя, но удивительным образом создают потрясающий эффект плотной экспрессивной заряженности текста. Кстати, совсем как у Рабле в его источающем телесность шедевре – романе «Гаргантюа и Пантагрюэль».

Но самое любопытное не это. Даже искушенного читателя приводит в замешательство то, насколько главный герой «Истории его слуги» не заботится о собственном имидже. Бесспорно, романный Эдичка – тот еще неприятный тип. Иной раз откровенно коробит от его беззастенчивых признаний, циничных помыслов и гнусноватых мотивов нелицеприятных поступков. Например, Эдик не стесняется откровенничать о том, что презирает влюбленную в него Дженни за недостаточно аристократичную внешность и скромный социальный статус. Беззастенчиво обнаруживает меркантильность в готовности обобрать любого платежеспособного визави независимо от гендерной принадлежности. Не боится признаться в том, что терзаем черной завистью к успешным и блистательным друзьям своего хозяина и т.д. Эта обезоруживающая откровенность лимоновского героя, – откуда она родом? Уж точно не из отечественной художественной традиции. Трудно найти в недрах русской классической и даже современной литературы случаи подобного спокойного и рационального саморазоблачения. Раскаяние в злодействах, яростное самобичевание – сколько угодно. А хладнокровная констатация факта в русском этикете явно не в чести. Иное нам представляет французская традиция.

Пренебрежение условностями морали во имя позиционирования торжествующего эго – узнаваемое кредо философии французского либертинажа XVII–XVIII веков.

Подобно одиозно-харизматичным героям Шадерло де Лакло и фантасмагоричным персонажам кошмарных видений маркиза де Сада, главный герой «Истории его слуги» обладает наивысшей степенью свободы – быть самим собой и гордиться этим.

Вместе с тем полная самодостаточность не исключает состояние протеста. Лимоновский герой на протяжении всего романа пребывает в настроении имманентного бунта, напоминая сухой хворост, ждущий лишь искру судьбоносного события – выхода своего скандального романа. Эдик не вступает в противоречие с самим собой, его конфликт внешний – столкновение самолюбивого, уверенного в своей исключительности аутсайдера с безучастным большинством успешных обывателей. Накал этого внутреннего противостояния порой настолько велик, что повествование «Истории его слуги» обрывается где-то в двух шагах от экзистенциальной тьмы всех этих посторонних и бунтующих людей Альбера Камю…

Но психологический портрет героя романа Э. Лимонова все же ускользает от понимания, если игнорировать центральный образ романа, запечатленный в названии. Образ слуги.

В культурной матрице Франции слуга – вообще особый компонент. Архетип, наделенный индивидуальностью и активностью. Уже в средневековой литературе можно найти немало пажей, оруженосцев и прислужников, которые вовсе не являются фоном сюжета, но, напротив, значительно влияют на него. Что уж говорить об образчиках поздней классики. Герои Мольера, Бомарше – те еще самоуверенные и хитроумные пройдохи, способные на какие угодно плутни и шалости во имя достижения личной выгоды и торжества собственной незаурядности (вспомнить хотя бы неотразимого Фигаро). Не по такому ли образу и подобию создан герой романа Лимонова? Пребывая на необременительной службе под сенью манхэттеновского пентхауса, великолепный Эдичка беззастенчиво демонстрирует отсутствие самой элементарной порядочности. Уверовав в свое превосходство и исключительность, он наделяет себя правом мелкого беса, стремящегося хотя и немасштабно, но от души навредить хозяину, естественно, на пользу себе (тайком употребляет дорогие спиртные напитки, устраивает сексуальные шабаши в хозяйских апартаментах). И при этом не упускает случая выразить и прямо и косвенно свое законное презрение «проклятому эксплуататору».

И в то же время, как ни странно, было бы опрометчиво утверждать, что мультимиллионер Стивен Грэй – объект абсолютной ненависти Эдички. Да, герой Лимонова зачастую ведет себя так, как будто делает честь миллионеру, находясь у него в услужении. Вместе с тем роман начинается с адресного признания Эдички: «Я был влюблен в него, я восхищался им…». Крайне показательно и то, что герой нарекает своего работодателя Великим Гэтсби. И в этом прозвище гораздо больше любования, чем сарказма и зависти. Все это, бесспорно, проецируется еще на одного французского классика. Может, не слишком презентабельного, но вполне признанного. В знаменитой пьесе Жана Жане «Служанки» (блистательно претворенной в свое время в феерии Романа Виктюка) милые субретки одолеваемы точно таким же смешанным чувством к своей госпоже. Дьявольский симбиоз ненависти, зависти и восхищения, как известно, приводит к крайне печальным последствиям…

Практически все произведения Эдуарда Лимонова исповедальны, биографичны. И в этом отношении роману «История его слуги», как мне кажется, принадлежит особое место. А если предположить, что он создавался в терапевтических целях? Что если, воспользовавшись беспроигрышным инструментарием французского скепсиса и остроумия, Лимонов разработал спасительную художественную модель для самого себя? Модель, позволяющую беспощадному южному темпераменту писателя (Лимонов – уроженец Харькова) предъявить миру и, в первую очередь, самому себе жалкую и нелепую часть собственного эго, именуемую слугой.

Ведь в этом универсальном образе без труда узнаваемы и смешной мальчик-портной с малороссийским акцентом (в молодости Эдуард Вениаминович всерьез зарабатывал швейным мастерством), и обиженный на весь белый свет одинокий эмигрант, и нищий литератор-самоучка, скрывающий под гнетом амбиций и хулиганских выходок смущение и растерянность.

Все эти ипостаси собственной души осознает и, как отжившую кожу, безжалостно срывает Лимонов еще тогда, в 80-х. В своем во всех смыслах откровенном романе «История его слуги».

Выдавливая из себя, по совету великого Чехова, раба капля по капле. И все для того, чтобы родиться вновь. Клокочущим демиургом эпатажа. Огненным пассионарием общественной жизни. Беззаконной кометой новейшей русской литературы.